Леонид Леванович - Беседь течёт в океан[журнальный вариант]

Раздумья Андрея прервал телефон. Секретаря он предупредил, что готовится к совету, чтобы ни с кем не соединяла. Значит, что-то важное. Снял трубку, услышал взволнованный женский голос.

— Андрей Матвеевич, это председатель профкома трикотажного объединения Лилия Ивановна Сидорович. Я была у вас пару недель назад.

— Помню, Лилия Ивановна. Что случилось?

— То же самое, что и раньше было. Директор пьян в стельку. Лежит под столом в кабинете. Приезжайте, сами убедитесь…

— Приедем. Будьте на месте.

Сахута вызвал третьего секретаря по идеологии Светлану Дубкову:

— Светлана Васильевна, возьмите кого из своих инструкторов, из промышленного отдела тоже пригласите. Скажите об этом заведующему отделом. Сам он должен быть на совете, который сейчас начнется. А вы поезжайте на трикотажную фабрику. Там Зайцев опять пьян, спит в кабинете под столом… Позвонила председатель профкома Сидорович. Я вам говорил о ее визите. Действуйте смело и настойчиво. Пора с этим кончать. Ежели что, звоните.

В мыслях мелькнуло воспоминание…

Недели две назад пришла к нему на прием молодая симпатичная женщина. Сначала говорила сбивчиво, сумбурно, понемногу успокоилась. Сахута слушал внимательно, деликатно задавал вопросы.

— К сожалению, я мало вас знаю. Расскажите о себе. Как к вам относится Зайцев?

Сахута знал Зайцева хорошо. Опытный хозяйственник, умелый организатор, но в последнее время начал выпивать. На него часто жаловались люди, на его грубость, невнимательность.

— Как? Сразу же, как я пришла к ним, стал за коленки лапать. Говорит: садись ближе, еще ближе, и давай лапать… У меня глаза на лоб. Я едва не дала ему по физиономии. И еще. Если что надо решить, к нему не пробиться. Все прут с утра. После двенадцати он уже лыка не вяжет…

Первый секретарь внимательно слушал посетительницу, наблюдал за ней. Лиля осмелела, видимо, по привычке подкатала рукава красной кофты, из-под которой виднелась аккуратная белая блузка. Руки у нее, довольно полные, сильные, руки бывшей спортсменки, были красивые. Сахута невольно залюбовался ими, даже мелькнула мысль: «Симпатичная кобета. Видимо, и коленки у нее соблазнительные. Не диво, что Зайцев потянулся погладить…»

— Он может позвонить начальнику цеха и сказать: «Слушай сюда. Там у тебя в третьем ряду справа… Блондинка такая симпатичная. Пришли ее ко мне». Как можно такое терпеть? Все понимают, он много сделал для фабрики. Строил корпуса, пионерский лагерь, профилакторий, квартиры. Дневал и ночевал на фабрике. Его ценили, орденами награждали, депутатом избирали. А теперь… Люди говорят, мол, не дали Героя, он и запил. Секретарь парткома его ставленница. Вернулась к нам после партшколы. Во всем ему потакает. Полгода работает и уже машину без очереди купила. На его выходки смотрит сквозь пальцы. А мне он заявляет: «Тебе, Лиля, придется искать работу. Я не потерплю, чтобы ты критиковала меня. Я здесь хозяин. Я жизнь положил на эту фабрику…» А еще… Даже говорить стыдно. Может напиться, стать на пороге кабинета и брюки спустить.

Выслушав исповедь женщины, Сахута предложил такой вариант: как только Зайцев напьется, чтобы сразу звонила в райком. И вот сигнал поступил.

В актовом зале, где собрался совет по научно-техническому прогрессу, у Андрея не выходило из головы: что там, на фабрике? Что делать с этим Зайцевым?

Члены совета уселись за длинным столом, Сахута как председатель во главе стола. В зале сидели руководители предприятий, секретари партийных организаций, профсоюзные и комсомольские лидеры.

— А кто есть с трикотажного объединения? — спросил Сахута.

Поднялся невысокий лысоватый человек, отрекомендовался, что он — заместитель директора.

— Приглашали ведь директора. А где же он?

— Директор немного приболел.

— А секретарь парткома тоже болеет?

— Этого я не знаю.

В зале заулыбались. Сахута не мог не заметить это. «Значит, люди знают о директоровой болезни. Надо решать», — подумал он, открыл заседание совета и первому дал слово председателю секции «Научная организация труда».

Как только разошлись члены совета, Сахута потянулся к внутренней связи, чтобы позвать Светлану Васильевну, — Зайцев с трикотажной фабрики не выходил из головы, но сдержал себя: стоп, братец, передохни, не вертись, как голый в крапиве. Он откинулся на спинку кресла, закрыл глаза… А какая теперь красота в лесу! Эх, если бы походить с ружьем! Как давно он не был на природе…

Он резко поднялся, посмотрел в зеркало: «Стареешь, братец. Что хотеть? Пятый десяток разменял». Причесался, пригладил волосы над залысинами, которые вклинивались в еще густой чуб. Светлана Васильевна заходит к нему всегда с легкой приветливой улыбкой, аккуратная, модная. Заигрывает, что ли? Семья у нее вроде нормальная, есть сын, муж, а вот же хочется нравиться. Но — не до служебных романов.

Невольно вспомнился земляк Михаил Долгалев, именно он выводил в люди. Недавно они виделись, когда Николай Шандобыла возил Долгалева в лечкомиссию. Потом Андрей Сахута ездил к нему. Подолгу беседовали. Врезались в память слова: «Дела наши дрянь. Кремлевские деды спят на ходу. А мы топчемся на месте. Тянемся, как собака за возом. Одно хорошо: страха у людей поменело. Вот и я могу сказать, что думаю».

Сахута уверенным, хозяйским шагом шел по коридору, застланному красной ковровой дорожкой, толкнул дверь кабинета Светланы Васильевны — закрыто. Вошел в приемную: Светлана Васильевна и секретарша о чем-то шептались. При его появлении беседа кончилась.

— Ну, как вы съездили? Заходите, рассказывайте.

— Все подтвердилось. Но секретарша у него… Овчарка лютая… Говорит, директора нет, не приезжал с обеда. Требую: откройте кабинет. А она свое: не имею права, не пущу… Я говорю: сейчас вызовем милицию. А она: можете вызывать, у меня нет ключа. Короче, нашелся ключ. Заходим в кабинет. Храпит под столом… Так набрался, что неприятно говорить… В штаны напустил. Надо решать…

— Готовьте вопрос на бюро. Дадим ему строгача. А там посмотрим, как он будет себя вести…

Андрей Сахута понимал, что у Зайцева найдутся адвокаты и в горкоме, и в отделе промышленности ЦК. Но и молчать о его проделках, о которых знают люди, нельзя. Об исключении из партии нечего и говорить. «Строгача» достаточно, чтобы снять с должности.

После ужина Сахута снова уселся с книгой Зиновьева. Чем больше читал, тем больше соглашался с автором.

— Ну и шельма! Как в сук влепил! — удивлялся и выписывал в блокнот: «Подобно тому, как все ибанские газеты похожи друг на друга и различаются только названиями, все ибанские стенгазеты похожи друг на друга и различаются только стенками, на которых они висят».

А саркастические частушки, довольно грубоватые, решил прочитать жене. Направился на кухню, где Ада мыла посуду.

— Вот, послушай, какие частушки:

Или:

— Это он так про коммунизм? — расхохоталась Ада. — Но грубо. Примитивно. Дай и мне почитать книгу.

— Мне дал на три дня человек из обкома. Хочу Петру подсунуть. Ну, земляку с телевидения. Позвоню сегодня в обком, попрошу отсрочки. Скажу, некогда было дочитать.

— А что за человек автор?

— Профессор, доктор наук. Несколько лет назад, когда книга вышла за кордоном, его выслали на Запад. Посади в тюрьму или в психушку, за бугром поднимут тарарам. А он всю нашу идеологию положил на лопатки. Сталина, Хрущева обгадил. Вот послушай. — Ада села рядом, чтобы лучше слышать, потому что читал Андрей полушепотом: такие слова произносить вслух было боязно даже на своей кухне родной жене. — Сталин — это ХОЗЯИН, а Хрущев — ХРЯК. Значит, когда умер Хозяин… Дальше Зиновьев пишет: «А на горизонте Истории Ибанска уже маячила колоритная фигура Хряка. В одной руке фигура держала маленький кукурузный початок, не достигший молочновосковой степени зрелости, а другой показывала большой кукиш. Одна нога у фигуры была босая. Фигура громко икала и бормотала лозунги. НОНИШНОЕ ПАКАЛЕНИЕ, ТВОЮ МАТЬ, БУДЕТ ЖИТЬ ПРИ ПОЛНОМ ИЗМЕ…» — эти слова выделены крупным шрифтом. — Андрей показал жене страницу.

— Милый мой, это издевка над всем нашим жизненным укладом. А насчет хряка… Судить можно за оскорбление. Мы верили в коммунизм… Ну, не все, но большинство людей верило.

— Согласен. Но иногда я думаю: может, коммунизм — это утопия? Несбыточная мечта человечества. — Андрей помолчал, потом задумчиво добавил: — Вот я сегодня распинался, за научно-технический прогресс агитировал. А сам думаю: надо заинтересовать человека рублем. Тогда он сам будет искать, внедрять все новое, передовое.